Сразу же начну с традиционного предупреждения. Для большинства я скучен и не развлекателен, поэтому, чтобы не обезнадеживать и не обижать собой, отнимая при этом время, сразу же предлагаю меня пролистать. Ну а тем, кто остался, хочу предложить свое занудство. Смайлик я тоже не хочу обижать, тем более он нам нужен как повод. Пусть он останется как один из способов выражения эмоции, тем более на мысль он не посягает, разве что немного сокращает. Но и в этом вряд ли можно усмотреть ленность, а лишь только одну из форм современной вежливости. Поэтому позволю себе отнестись к нему как художник, который привык искать содержание в любой, даже самой простой форме и закорючке. Кстати, чем проще форма, тем больше ее хочется чем-то наделить и «Черный квадрат» пусть будет нам примером. Но как художнику, мне интересна еще одна сторона таких сокращений. Сокращение страхом. Страхом перед... И такая робость вряд ли соседствует со скромностью и лаконичностью, а скорее наоборот. Да, мы боимся быть искренними. Мы боимся, что нас не так поймут, переводим свои чувства и мысли для других, как бы оправдываемся, потому что сами нуждаемся в переводах. В разъяснениях. Мы читаем, смотрим или слушаем авторов с желанием сразу же произвести оценку ради уместного, на наш взгляд, высказывания по отношению к нему. Мы воспитаны критиками, потому что создателей мало, а желающих ими быть все больше и больше. Нам нужны смайлики еще и для других поводов, потому что слов не хватает, а если и хватает, то мы спиной чувствуем свою зависимость от мнений.

Мы устаем от смайликов, как от самооправданий, потому что все время оправдываемся. А оправдываемся, потому что несвободны. А если и получаем якобы свободу, так только для того, чтобы отомстить своим критикам Латунским, хватая мётла, чтобы что-то разрушить. Недопоняв, раз уж вспомнился Булгаков, мы сразу же симпатизируем Маргарите или Мастеру, как бы расправляясь со своими критиками и ради этого готовы подружиться с дьяволом. Потому что не свободны. А только удивляемся, почему Мастер получил только покой, а Понтий Пилат пошел к Богу. Да, к сожалению, нам нужен земной покой, а не настоящий. От мнений и от себя. А Господу нужна наша свобода. Наша иногда придурь. Потому что в ней раскрывается вся наша искренность. И Наша настоящая молитва. А мы прямой речи боимся, под форму прячемся. Только в искренности, только в свободе мы такие как есть, пусть даже искренние злодеи, но без смайликов. Без лжи. Значит — ценны. В этом и весь я, ваш покорный зануда, который невольно перешел на моралистику. А ведь я — художник.

Почему же мне это интересно как художнику. Смелость в искусстве не только выражается в том, чтобы выкрикнуть о том, о чем многие боятся сказать. Это скорее уже некий бунт, который можно сократить в форму плаката. Это даже не кэмп, который уже не только принимает позу чрезмерной манерности, а уже перешел в некую особую необузданную смелость в искусстве, выявляя специфический изощрённый эстетский вкус, тем самым нарочито культивируя чувствительность. Кстати, если мы затронули кэмп, то он также понимается как социальные и культурные стиль и чувственность, и при таком рассмотрении обычно связывается с гей-субкультурой. Для кэмпа характерны повышенная театральность, любовь к искусственности, преувеличенность до гротеска, некоторая вульгарность, антиномичное сочетание игры и серьёзности. Это чуть отдельная тема, достаточно интересная, где мы можем рассмотреть постмодерн, в котором проявляется новое содержание классических категорий возвышенного и низменного, прекрасного и безобразного. Да, кэмп нуждается в смелости, ведь для него цель — это вызов. Но я не про эту смелость и тем более не про смайлик и кэмп.

Так в чем же сегодня выражается смелость в искусстве? Каждый художник ответит на этот вопрос сам. Вы же все помните, что впервые в истории использовать скобку в качестве улыбки догадался Владимир Набоков, произнёсший в 1969 году в интервью журналу The New York Times: «Я часто думаю, что должен существовать специальный типографский знак, обозначающий улыбку, — нечто вроде выгнутой линии, лежащей навзничь скобки; именно этот значок я поставил бы вместо ответа на ваш вопрос». Владимир Набоков. Интервью Олдену Уитмену. Мы не думаем, что Владимиру Набокову не хватило красноречивых слов или тем более смелости. Нет. Почему он так остроумно ответил, мы также можем, улыбаясь, догадываться. Но я вернусь. Понятно, что выбрав эти два веселых примера, мы говорим, с одной стороны, как бы и о формах реакций (реакции на все, чем мы довольны и недовольны, будь то на явное открытое зло и несправедливость или, к примеру, на тихое религиозное хамство), но, с другой стороны, мы говорим о том, что ищет любой художник и находит, как правило, только в своем личностном устройстве, которое работает при условии проявления дарованной каждому внутренней свободы. И эта свобода художественна по своей природе, так как исходит от Творца. Этим она защищена. НеБожественное — уже есть ехидство. Помните от Матфея: «... как вы можете говорить доброе, будучи злы? Ибо от избытка сердца говорят уста». Уста художника открываются в его произведениях. И мы наслаждаемся этим «избытком сердца». Мы нуждаемся в нем, потому что в настоящем искусстве, как бы мы не придирались, нет лжи. Ложь не способна создавать, лишь только кривляться. Поэтому каждый художник в своем творчестве должен найти и выразить только свою внутреннюю смелость, чтобы открыть в себе эту Божественную свободу, которая очень особая и заложена только в его личности. Иначе ему придется оглядываться и прятаться за чужие смайлики или еще более чужой кэмп.

Художник Дмитрий Кустанович
23 декабря 2020