Мне всегда казалось, что если во время прогулок по местам детства носить с собой маленький стульчик, то деревья и вправду станут большими. И больше всего вспомнится, и дольше всё протянется, дольше сохранится в памяти. 
А потом приходит время, когда понимаешь, что стульчик уже совершенно не нужен. И провоцировать и возбуждать в себе тоже ничего не нужно. Оно само как-то и по каким-то естественным законам закольцовывается, и ты живёшь самым что ни на есть ранним. 
Приходит время, когда по этим же законам ты просто не можешь вспомнить, что было вчера и недавно, а то, очень дальнее, в тебе всплывает и начинает играть примерно теми же девственными красками и звучать такими же первыми звуками.

Куда пропадает то среднее, между самым детским и сегодняшним? То, на что потратил столько своих самых молодых сил, средств и времени? То, которое не только не хочется вспоминать, а к которому уже даже испытываешь чувство какого-то самосохранительного отторжения?

Это среднее время даже не нарисуешь, не вспомнишь и не согреешься им. Оно было настолько бесцельно целеустремленным, что проскочило, не оставив никакого эмоционального следа. Ты уже раскаялся, ты уже ничего не должен, оно тебе совершенно незачем, разве что для того, чтобы ему, этому времени, в очередной раз, уже даже не обидчиво, выкрикнуть: «Зачем?»

Затем, чтобы простить, научиться судить только себя и благодарить, благодарить, благодарить всегда и за всё. Благодарить даже тогда, когда уже нет сил и желания на это «всегда» и на это «всё». За всё сделанное, недоделанное и переделанное, которое не взять, не дать, но с помощью которого, а может и вопреки которому, приходишь к Богу и начинаешь думать о том, что в будущем и нужен ты только со своим сердцем. Без первого, второго, десятого, среднего и даже последнего времени.
Разве что немного с тем временем, которое перед средним.
Когда самое и очень раннее детство.

Дмитрий Кустанович. Весенняя вода. Из серии «Лес», 50х70 см, 2022