Так получилось, что вокруг меня всегда крутилась контра. Вокруг художников всегда крутится контра. Это особая традиция, берущая своё начало ещё с давних времен. Этот древний, вечно сомневающийся, пропахший духами, табачным дымом, частыми невнятными общениями, гастритом и одиночеством, состоящий из вечно недовольных и зацикленных на обидах, интригах, сплетнях, осуждениях, обсуждениях, на своих особых душевных состояниях и на разном таком антинародном, мир всегда крутился и будет крутиться вокруг художников. Так этот мир оправдывает себя. Так они, эти гадкие плохие, возвышаются в своих глазах, и, конечно же, отделяются от толпы, к которой они себя ни в коем случае не причисляют.
Они выглядят. Они хотят выглядеть. Они обязаны выглядеть. Это их смысл. Это их жизнь. Жизнь контры.
Я же для них сегодня, как в своё время увлекающийся Горький или Маяковский, который связался с босяками и решил строить новое будущее.
И, надо отдать должное, они меня жалеют. Искренне жалеют и искренне ждут, когда меня новый мир обидит, я во всём разберусь и прибегу в их буржуинство.
А я их жалею. Искренне жалею. И тоже жду. Жду, когда они, увидев подлинное лукавое лицо либерализма, ужаснутся, раскаются и придут под наше знамя. И это будут самые честные, самые опробованные в боях и искушениях наши. Потому что настоящий наш — это тот наш, который на своей шкуре ощутил, кто такой — не наш.
Мы искренне друг друга жалеем, искренне ждём и нам это даже иногда нравится.
Мне и правда жаль тех, кто поймёт или уже понял, что завтра как вчера уже не будет. И независимой стороны не будет. Будет враг и будет друг. И всё будет как будет. Как должно быть. И только Богу останется разделить нас на козлов и овец. Только Богу останется определить нашу вечность. А нам уже ничего не останется. Разве что обида от того, что прожили всю жизнь лишь в поисках той самой контры.
А про себя забыли.
Мы накануне Прощёного воскресенья. И что ещё можно сказать такого, что никто не сказал.
Мы все на этой земле изгнаны из одного Рая, про который даже и не знаем. Мы про него только слышали, да и то от тех, кто там не был. Мы знаем только, что когда прощаешь, тогда становится хорошо. А когда хорошо, тогда можно жить дальше. И даже умирать можно.
А иначе зачем всё это.
Дмитрий Кустанович. Весенние деревья и крыши Петербурга, 40х50 см, 2017